цитируемым им автором был Лафкадио Хирн, который, как мы уже видели , выступал в качестве культурного посредника в другом направлении, познакомив Японию с "Рубаийятом" Омара Хайяма. Наряду с романтическими сочинениями Хирна и "Историей старой Японии" Джозефа Лонгфорда была написана "Цивилизация Японии" Джона Ингрэма Брайана, которая еще больше помогла Фазли в его цивилизационном подходе. Несмотря на это, исследование Лонгфорда 1928 года было относительно современным источником, что позволяет предположить, что Фазли преодолел зависимость предыдущих авторов от рассказов, которые часто были давно устаревшими. Кроме того, исследование Лонгфорда пользовалось широким уважением, если не сказать, что оно было искренне имперским: после выхода в отставку из консульской службы Японии Лонгфорд был назначен профессором японского языка в Королевском колледже Лондона. Будучи сам выпускником университета, Фазли понимал важность такого институционального опыта. После возвращения домой из Токио, чтобы получить доступ к таким дорогим импортным книгам и написать второй том своего "Хакиката", Фазли вполне мог воспользоваться библиотекой своей и Масуда альма-матер, Алигархского мусульманского университета.

Но даже если многие информационные детали исследования Фазли опирались на более обширный библиографический корпус англоязычных исследований, его "Хакикат", собрав столько данных на урду, существенно расширил представление индийцев о стране. Однако его работа была более творческой, чем просто компиляция. Как интерпретация, сочетающая наблюдение, чтение и размышление, его книга действовала как концептуальный и лингвистический фильтр, склоняющий представления и информацию, доступные на английском языке, к тому, что он считал наиболее полезными уроками для своей индийской и мусульманской читательской аудитории.

Здесь "Хакикат" перекликается с книгой Масуда, выпущенной тем же издательством. Не зная японского языка, Масуд также был вынужден пользоваться книгами на английском языке, хотя и не всегда написанными англичанами. Например, в своем путевом дневнике Масуд упоминает, что на борту парохода из Бомбея он "начал просматривать большую книгу принца Окумы о Японии" - ссылка на "Пятьдесят лет новой Японии", английское издание "Кайкоку годзюнен си" бывшего премьер-министра графа Окумы Сигэнобу (1838-1922). Как сразу же понял Масуд, это была "очень полезная компиляция". "Ведь, по словам самого Окумы, книга была призвана представить "авторитетный отчет о развитии Японской империи", извлекая уроки из "истории прошлого и... особенностей японского народа и разворачивания его национальной судьбы". Таким образом, знание английского языка, а не какого-либо азиатского лингва-франка, открыло Масуду косвенный доступ к восприятию истории своей страны японским министром.

К счастью, книги были не единственным информационным дополнением к визуальным наблюдениям Фазли. Как и Масуд десятилетием ранее, Фазли смог использовать социальные сети, созданные за семьдесят лет взаимодействия японцев с Британией и Британской Индией. Он рассказывал о посещениях Токийской индо-японской ассоциации (где ранее читал лекции Тагор) и встречах с купцами - членами клуба "Хиндустани" в Кобе (партнера клуба, в котором Масуд останавливался в Токио). Опираясь на инфраструктуру империи, Фазли был приглашен на несколько светских приемов в британском посольстве, где его познакомили с другими посетителями. На одном из таких дипломатических ужинов он познакомился с шотландцем мистером Мюрреем, который рассказал ему, что в Кембридже дружил с мистером Мукерджи, директором Мишн-колледжа в Дели. Позже, во время этого, по-видимому, приятного вечера, Мюррей заявил, что Рабиндранат Тагор - лучший в мире писатель на английском языке. По окончании ужина британский посол предоставил Фазли свой автомобиль и шофера, чтобы тот отвез его домой.

Хотя такие встречи свидетельствуют о социальных контекстах, из которых, помимо наблюдений и чтения, Фазли черпал свое понимание Японии, поразительно то, что на двухстах страницах его путевого дневника встречи с британскими и индийскими экспатриантами встречаются гораздо чаще, чем с японцами. Из его книги складывается впечатление, что его доступ к японским социальным сетям был заметно ограничен по сравнению с его легким вхождением в круги экспатриантов, возможно, из-за недостаточного владения японским языком. В отсутствие "местных информаторов" индийские торговцы и британские дипломаты предоставляли свои взгляды на Японию, но, как и положено всем эмигрантским сообществам, такая информация имела явно посторонний профиль. Даже в самой Японии межазиатское - или, по крайней мере, индо-японское - взаимодействие было далеко не самым простым источником понимания.

Этот косвенный социальный профиль знаний Фазли о Японии наиболее ярко проявляется в его знакомстве с мусульманской общиной страны, центром которой была недавно основанная в Токио мечеть. Обратившись к его встречам с изгнанными собратьями-мусульманами и немногими местными новообращенными, мы увидим, как его исследование японского общества оказалось между двумя переплетенными предприятиями по самопроектированию через попытки мусульман продвигать ислам и попытки японцев использовать эту религию на службе имперской экспансии. По мере того как Фазли пытался выйти за пределы колониальных рамок английских книг и индийских клубов, он все глубже втягивался в информационное партнерство с японскими знаниями об исламе.

 

Поиск ислама в Японии для экспатриантов

Как записано, по крайней мере, в его "Хакикате", первая встреча Фазли с мусульманином в Японии произошла с одним из его коллег по Токийской школе иностранных языков. Это был Абд аль-Гани, малаец, который в течение предыдущих восьми лет был преподавателем малайского языка в школе, где этот язык был включен в учебную программу с 1908 года. Его предшественник, сингапурец Ибрагим бин Ахмад, который преподавал в школе до своей преждевременной смерти в 1912 году, был близким другом индийского политического активиста Баракатуллы в годы его собственной преподавательской деятельности. Судя по рассказу Фазли, Абд аль-Гани должен был стать его ближайшим спутником в течение пятнадцати месяцев его пребывания в Токио. Фазли привел мало подробностей их бесед, но, вероятно, многое из того, что он сообщал о жизни в Японии, он узнал от этого долгожителя и мусульманского соотечественника, говорившего на английском языке в другом уголке азиатской империи Великобритании.

Благодаря связям, которые он завел с Абд аль-Гани и индийскими эмигрантами в клубе "Хиндустани", однажды Фазли навестил некий "мистер Ахмад", по всей видимости, индийский торговец-мусульманин из Кобе. Узнав об этом посетителе больше, Фазли узнал, что на самом деле он был сыном отца-мусульманина из Индии и матери-китаянки. Родившись и получив образование в Гонконге, Ахмад никогда не посещал Индию. Прожив много лет в Японии, он женился на японке и теперь работал в Кобе агентом страховой компании Sun Life - в этом ему помогало знание английского, урду и японского языков. Таким образом, Ахмад был из тех многоязычных коммерческих брокеров, которые проживали по всей приморской Азии, но оказались удивительно молчаливыми авторами, оставив написание книг менее искушенным в лингвистике людям.

Тем не менее Ахмад открыл для Фазли несколько социальных и в какой-то степени информационных дверей, познакомив его с общиной из примерно шестидесяти индийских мусульман,